Москва 2087 [СИ] - Алла Белолипецкая
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вот так и вышло, что в первую неделю февраля Максу довелось ещё раз побывать в Егорьевском уезде Московской губернии. Разумеется, поехал он туда на своей собственной машине. Но электрокар Ирмы, за рулём которого сидел бывший рижский полицейский Алекс, следовал по пятам. Как будто барышня фон Берг опасалась, что он, Максим Алексеевич Берестов, в последний момент передумает и повернет обратно.
Тот день выдался куда более вьюжистым и морозным, чем шестое января. И парковочная площадка перед санаторием была полупустой: всего шесть электрокаров, явно — принадлежавших персоналу — стояли на ней в ряд. Ни одного человека поблизости Макс не увидел. Из метели не появлялись ни тележурналисты, ни полицейские, ни, паче того, террористы. И только медноствольные сосны всё также величаво вздымали свои темно-зеленые головы чуть в стороне от санаторного корпуса — невозмутимые, словно викторианские аристократы.
В палату своей несостоявшейся тёщи Макс пошёл один. Слава Богу, у Ирмы хватило ума остаться в машине — не сопровождать его и в здании тоже, не раздражать ещё больше. Он и без того ощущал себя ввинченным сверх всякой меры. Причём даже не из-за того, что Мария Рябова побудила его приехать сюда при помощи плохо завуалированного шантажа.
Ирма не могла этого знать, но никаких угроз Марьи Петровны он, Макс, не боялся. Не имел оснований бояться. Существовала куда более веская причина, подтолкнувшая его совершить поездку в Егорьевский уезд. Чего бы там ни хотела от него Марья Петровна, сам-то он хотел одного: поговорить о Настасье. С которой он после событий в штаб-квартиру ЕНК и десятком слов не перемолвился. Она уехала тогда со своим отцом, не сказав Максу — куда. А при расставании только и спросила:
— Можно, Гастон пока побудет пока со мной?
И Макс, конечно же, сказал: "Можно". Хоть и понятия не имел, как он будет обходиться без своего ньюфа. Но — если бы потребовал немедленного возвращения их общего пса, могло бы возникнуть впечатление, что таким способом он, Макс, вознамерился наказать Настасью за то, что она его бросила. А создавать такое впечатление Макс не желал. Категорически. Ну, уж нет, дамы и господа, только не это. Наказывать Настасью ему было не за что. А если бы и было за что, он скорее согласился бы пройти новую трансмутация без наркоза, чем стал бы это делать.
Палата Марии Рябовой, куда Макса привела медсестра в коротеньком, идеально подогнанным по фигуре, белом халате, больше походила на номер-люкс в пятизвездочном отеле. И даже решётки на окнах — явно ручной ковки, с затейливыми завитками и пышными чугунными розами — не портили впечатления.
Марья Петровна сидела на мягком кожаном диване возле зарешеченного окна — лицом к двери, явно поджидая посетителя.
— Я очень рассчитывала, что вы придете, Максим Алексеевич, — произнесла она так, словно Макс наносил ей светский визит. — Прошу вас, присаживайтесь!
И жестом королевы она указала ему на кожаное кресло, стоявшее от её дивана чуть сбоку. Наверняка понимала: садиться с нею рядом на диван посетитель не захочет.
Но Макс не захотел садиться вовсе.
— Благодарю, я предпочту постоять. Не думаю, что наш разговор затянется. — Макс прикрыл за собой дверь, но отходить от неё далеко не стал.
Марья Петровна оглядела его с головы до ног. Свою куртку он оставил в гардеробе, и теперь на нем были только джинсы и свитер — вероятно, не самая подобающая одежда для визита к королеве. Она-то сама облачилась отнюдь не в больничный халат, а в английский костюм: — синий шерстяной жакет без воротника и юбку фасона "миди".
— Стойте, если вам угодно, — сказала Марья Петровна. — Тем более что разговор наш и вправду не должен выйти долгим. У меня, собственно, будет к вам одна-единственная просьба: стать преемником моего мужа Фила. Занять кресло президента "Перерождения", которое ему в связи с открывшимся обстоятельствами пришлось освободить.
Макс едва не расхохотался — гомерическим смехом. Да, он ожидал от своей несостоявшейся тёщи какой-нибудь нелепицы, однако всему же есть предел!
— А то что? — спросил он. — Вы найдёте способ очернить Ольгу Андреевну Булгакову, завлита Художественного театра, чтобы подгадить моему отцу? Или, быть может, представите, что они все действовали сообща: мой отец, Ольга Булгакова и герр Асс, которому они совместными усилиями придумали булгаковский псевдоним?
Марья Петровна его тираде только улыбнулась. И эта её улыбка — чуть хитроватая, почти ребяческая — мгновенно заставила Макса вспомнить о Настасье. Мимика людей не меняется при трансмутации: мать и дочь улыбались совершенно одинаково.
— Вы уж очень невысокого мнения обо мне, Максим Алексеевич. Вы бы еще предположили, что я стану на вас воздействовать силой внушения! А, впрочем, мы оба знаем: после неоднократных трансмутаций человек становится невосприимчив к внушению реградантов. Я никоим образом не угрожаю ни вашему отцу, ни его пассии. Однако подумайте вот о чем: очень ли сильно старался мой муж Фил сделать так, чтобы ваше совместное детище — технология реградации — получила повсеместное распространение?
Макс только поморщился — ничего не ответил. Да Марья Петровна его ответа и не ждала — продолжила себе говорить:
— Фил готов был разрушить и вашу жизнь, и жизнь нашей Настасьи, лишь бы только не дать этой технологии хода. Вы ведь уже в курсе, что это он вынудил Настасью с вами порвать? Дабы потом она выдвинула вам условие — что она возобновит вашу с ней помолвку, если вы признаете своё неполное авторство в технологии реградации? Представьте, сколько лет ушло бы на судебные тяжбы, когда вам пришлось бы доказывать, что без вашего участия технология Фила никогда не была бы доведена до практического применения? И сколько безликих погибло бы за это время — хотя их всех можно было бы спасти? Настасья — та всё это поняла очень быстро. Поэтому-то и не может теперь себе простить, что пошла на поводу у своего отца.
— Она ни в чем не
